Ицхок-Лейбуш Перец
Часть первая – Происхождение
Мы начинаем эту историю с происхождения фамилии. Итак, фамилия Перец (или в иной транскрипции — Пэрэс(ц) или Перетц) происходит от ивритского слова — פרץ (пэрэц), смысл которого можно передать как — поток, разлом, катастрофа. Это слово происходит от глагола לפרוץ (лифроц) — прорвать, устремиться, ворваться. Именно этим именем — Пэрэц, был назван в Торе один из близнецов, родившийся у Тамар от Иеhуды. Как помнит читатель, первой при родах показалась рука одного из близнецов, на которую повитуха повязала красную нить, чтобы не перепутать, кто из близнецов старший. «Но едва забрал он руку свою, как вот вышел брат его». И повитуха воскликнула — как это ты прорвался!? Тогда и дали ему имя — Пэрэц.
Пэрэц, то есть — прорвавшийся. Нам кажется, что достаточно глубокий, как символический, так и ментальный смысл изначально заложен в этом имени, ставшем впоследствии фамилией рода, которому посвящен данный очерк.
Именно от Пэрэца ведет свой род знаменитый царь Давид. Человек непостижимой храбрости, Йашавам, сражавшийся за Давида, тоже вышел из рода Пэрэца. В «Мегилат Рут» указывается «…и вот летопись дома Пэрэца», подчеркивая таким образом, что именно Пэрэц стоит во главе колена Иеhуды. А позднее Атайя бен Узия возглавил 468 воинов из этого рода, что возвратились из Вавилонского плена (а как известно далеко не все плененные захотели вернуться на Родину) и поселились в Иерусалиме.
Часть вторая – Испания
«Пэрэц(с)» стала фамилией одного из самых известных испанских еврейских родов Кордовы и Севильи. Стоит заметить, что вообще евреи на Иберийском полуострове жили издавна, за много веков до появления там испанцев.
В древнем Сагунте (нынешнем Мурвиедро — от испанского «Murie veteres» «старые стены»), что расположен в Валенсии, находился даже надгробный камень с надписью: «Здесь похоронен Адонирам, слуга (сановник) царя Соломона, явившийся взыскать подать и (здесь) умерший». Из ТАНАХа нам известно, что Адорам (Адонирам) — действительное историческое лицо; он был главным сборщиком податей во времена царя Соломона. Данная надпись означает, что либо эта часть Иберийского полуострова почти за тысячу лет до новой эры была вассалом Израиля, либо была уже настолько заселена евреями, что они платили налог своему царю. И это происходило почти за 1300 лет до Пунических войн, когда Ганнибал впервые завоевал иберийский Сагунт (Мурвиедро) и приблизительно за 400 лет до Вавилонского пленения.
Следующая волна евреев, прибывших на Иберийский полуостров началась после разрушения Первого Храма. Пэрэцы, так же, как другие знаменитые роды, такие как Ибн-Дауды (или «Бен Давид» от Авраама hа-Леви ибн-Дауда из Толедо) и Абрабанели, жили в окрестностях Севильи задолго до первого появления вестготов на Пиренейском полуострове. Их предки, видимо, жили и в Толедо, который был построен евреями сразу после Вавилонского пленения. Кстати, и первое упоминание об этом роде в испанских христианских хрониках Кастилии относится к еще доиспанскому периоду.
У Пэрэцов издревле был свой герб, на котором был изображен стоящий на задних лапах лев с короной на голове. Лев — это символ колена Иеhуды и его главы — Пэрэца.
Многие из видных членов рода Пэрэцов, впрочем, далеко не все, стали марранами.
Вот как объясняют этот термин Брокгауз и Эфрон: «марраны» — «это тайные евреи, жившие на Пиренейском полуострове». Несмотря на то, что само это слово наиболее либерально настроенные христиане пытались вывести от новозаветного изречения «maran atha» (Господь наш пришел), по-испански оно обозначает «проклятый», «безбожник» «изгнанный», а, чаще всего, в просторечье — «свинья». По-португальски же оно, как указывают те же Брокгауз и Эфрон, и вовсе «служит бранным словом, применяемым к евреям ввиду того, что они не едят свинины». Этим прозвищем называли тех испанских евреев, которые «приняли христианство по принуждению или же только для виду», вследствие жестоких преследований 1391 года, а потом и 1490-х годов. Изгнание из Испании евреев и жесточайшие преследование марранов широко известны и оставили свой горький след в еврейской истории.
Эти события, естественно, коснулись и известного рода Пэрэцев. При первой, едва появившейся возможности Пэрэцы, как марраны, так и евреи, бежали из Испании. Большое количество марранов этого рода в середине 16 века добрались до Латинской Америки, до таких стран, как будущие Перу, Аргентина, Гондурас, Колумбия, Пуэрто Рика и Чили.
Вот только некоторые из выдающихся членов этого рода:
Антонио Пэрэц — богатый негоциант из Сарагосы. Марран. Тайно вместе со своей семьей исповедовал иудаизм. В 1487 году его начала преследовать Инквизиция. Он бежал из Испании. Судьба его сестер, не успевших покинуть Испанию, ужасна: Беатрис Пэрэц (жена знаменитого врача Альфонсо де Ривера) и Леонор Пэрэц (жена Гарсии Лопеза) были публично сожжены в Сарагосе.
Хуан Пэрэц — марран, финансовый советник королевы Изабеллы. Был поэтом и ученым. Одно время был исповедником Изабеллы. После чего, в разгар инквизиции, удалился от двора и стал практически отшельником во францисканском монастыре. Через некоторое время стал приором (или отцом-настоятелем) этой общины монахов. Здесь он впервые увидел Христофора Колумба, которого привели к нему для знакомства. Кстати, самого Колумба большинство испанского света того времени воспринимало в лучшем случае как глупца, в худшем — как умалишённого сумасброда. Идея плавания в Индию (да еще и в противоположную от Индии сторону), для которой он добивался финансирования, казалась всем по меньшей мере нелепой, если не безумной. Да и само происхождение Колумба вызывало в то время очень большие подозрения. А уж о его тайных помыслах по спасению евреев, вообще догадывались немногие и то, исключительно доверенные ему люди, среди которых были только евреи или марраны.
Хуан стал фактически первым и самым яростным сторонником идей Колумба. Собственно, именно благодаря Пэрэцу, тот, в конечном итоге и смог совершить свои путешествия. Колумб писал в одном из писем, что, практически только ленивый не высмеивал тогда его идею. Перед встречей с Пэрэцом, полный разочарований, Колумб собирался уже ехать во Францию, чтобы попытаться заинтересовать идеей своего плавания короля Карла VIII. Встреча с Хуаном послужила тому, что Колумб не оставил Испанию. Именно Пэрэц ввел его в королевский дворец и устроил ему личную аудиенцию с Изабеллой. Известно также, что Пэрэц, мечтавший покинуть Испанию, собирался отправиться в путешествие вместе с Колумбом, что он и сделал неожиданно для всего двора, присоединившись ко второй экспедиции Колумба в 1493 году. Он доплыл с ним до Гаити. Там он основал первое монашеское братство в Санто-Доминго, нынешней столицы Доминиканской Республики… После чего исчез. Следы его так и не были найдены. Даже неизвестно вернулся ли он вообще в Испанию. Известно одно — он умер в 1513 году, но неизвестно где.
Мануэль Батиста Пэрэц — марран. Тайно исповедовал иудаизм. Вместе с конквистадорами отплыл из Испании и прибыл в Перу. Поселился в Лиме. Стал одним из самых богатых поселенцев во всем Новом Свете. Его состояние оценивалось бы сегодня в сотни миллионов долларов. Он был владельцем королевского дворца в Лиме, который и по сей день носит его имя. В 1639 году его настигла инквизиции. Он был публично сожжен в январе того же года. Многочисленные потомки Мануэля были одной из самых аристократических и преуспевающих семей в Перу. (Скорее всего, что и посол Перу в СССР в 1970 году Хавьер Пэрэз(ц) де Куэльо — будущий генеральный секретарь ООН (с1982 по1992 г.) и президент Перу (с 1985 по1990 г. и с 2006 г.) — Алан Гарсиа Пэрэз(ц) — потомки одного и того же марранского рода.)
Луис Нуньез Пэрэц — марран. Бежал из Испании и поселился в Мексике, где был осужден инквизицией в 1642 году за возвращение к иудаизму. Члены его семьи, оставшиеся в Испании, в 1680 году также были осуждены за возвращение к иудаизму. Мадридский трибунал приговорил Изабэль Пэрэц, 26 лет, Антонио Пэрэца, 33 лет, и Марию Лопез Пэрэц, 70 лет к сожжению.
Хосе Марти — полное имя которого Хосе Хулиан Марти-и-Пэрэц. Знаменитый Хосе Марти, считающийся «апостолом революции», именем которого названы площади и улицы современной Кубы, родился в 1853 году. Его мать, Леонор Пэрэц, родилась на Карибских островах в семье артиллерийского офицера — Антонио Пэрэца из того же марранского рода. (Кстати имена этой семьи удивительным образом совпадают с именами семьи негоцианта из Сарагосы, бежавшего из Испании в 1487 году.) Хосе Марти, «воспитатель народов», как пишут о нем кубинцы «считается одним из самых выдающихся мыслителей Американского континента. Его революционные социальные идеи и глубина антиколониалистских воззрений современны и сейчас». Несмотря на эти высказывания, Хосе Марти был достаточно далек от взглядов и идей нынешних кубинских коммунистов. Он был в первую очередь — поэт и писатель. Он прожил 42 года и написал 27 томов своих сочинений. Он боролся за независимость Кубы от Испании и был выслан оттуда в Испанию. Он был приговорен к тюремному заключению и к каторжным работам, но в результате закончил в Мадриде факультет права, а в Сарагосе факультет философии и филологии.
Личная жизнь его не сложилась, жена ушла от него вместе с их сыном. О себе он писал: «Любовь для меня чувство столь могущественное, столь абсолютное и внеземное, что до сих пор я не встретил на нашей густонаселённой земле женщину, которой я мог бы предложить его целиком. Какая тоска чувствовать себя самым живым среди живых, преисполненным неувядаемой нежности и бесконечной верности в душном воздухе, среди невыносимой мелкоты и монотонной безликости, в пустоте, которая сдавливает моё тело и гнетёт мой дух внутри его телесной оболочки… Жизнь для меня мучение.» Он жил во Франции, работал в Мексике журналистом и преподавал в университете в Гватемале. Сочинял стихи, писал о литературе, живописи и политике. Затем приехал на Кубу и был вновь депортирован в Испанию, после чего 15 лет прожил в США, был консулом Уругвая, Парагвая и Аргентины, создал «Кубинскую революционную партию», вдохновил крошечную группу революционеров, высадился на Кубе и погиб в первом же бою при Дос Риос в 1895 году… Он писал когда-то «Как я хотел бы оседлать молнию, чтобы повсюду поспеть…».
Он достаточно точно, романтично и с присущей ему аффектацией сформулировал и выразил основную латиноамериканскую идею — «наша Америка сложилась ни по Руссо, ни по Вашингтону, а сама по себе… (а потому невозможно) управлять своеобразными людьми особого и взрывного характера с помощью законов, унаследованных от четырех столетий их свободного применения в Соединенных Штатах или от девятнадцати веков монархии во Франции. Никаким декретом Гамильтона не остановить степного жеребца. Никакой фразой Сайеса не разбавить сгустившуюся кровь индейской расы». Хотя он и считался в свое время (особенно в Испании) одним из наиболее радикальных революционеров, его призванием была литература. Об этом говорит его отношение к языку: «В языке есть нечто пластичное, слово имеет своё видимое тело, свои законы красоты, свою перспективу, свой свет и свои тени, свою скульптурную форму и свои краски. Всё это можно постичь, только вглядываясь в слова, поворачивая их в ту и в другую сторону, взвешивая их, лаская их, шлифуя их. В каждом великом писателе скрыты великий живописец, великий скульптор и великий музыкант» Об этом же говорят и его стихи, близкие по духу сонетам Шекспира:
«Хотят, о скорбь моя, чтоб я совлёк
С тебя покров природной красоты,
Чтобы подстриг я чувства, как кусты,
И плакал только в кружевной платок.
Чтобы в темнице звонкой изнемог
Мой стих, который подарила ты.
Живительной лишённый простоты,
Засохнет он, как сорванный цветок.
Нет, так не будет!
И пускай актрисы
Разучивают вздохи наизусть,
Картинно опускаясь на подмостки.
Душа не делит сцену и кулисы,
Румянами не скрашивает грусть
И, падая, не помнит о причёске… (перевод В. Столбова)
Еще один представитель рода Пэрэцов — Иhуда Арье бен-Иосиф Пэрэц, семья которого добралась до Италии — талмудист и каббалист, раввин Венеции и Амстердама в конце 17 — начале 18 веков. Он написал огромное количество теологических трудов, в частности таких, как «Седер Керей Моэд» (Венеция, 1706) — чтения по каббале в праздники; «Перах Леванон» (Берлин, 1712) — проповеди на Пятикнижие; «Шаарей Рахамим» (Венеция, 1716) — мистические и каббалистические молитвы; «Фундаменто Солидо» (Амстердам, 1729) — компендиум еврейского богословия на испанском языке; «Асерет а-Дварим» (1737 год) — арамейский перевод в стихах 19–20 глав Исхода и пр., и пр. Он был одним из самых известных раввинов своего времени в Западной Европе.
Итак, как мы видим, постепенно одна из веток этого рода перебирается все дальше на европейский север, из Венеции в Голландию. Исаак Пэрэц из Амстердама — один из самых знаменитых врачей Европы середины 18 века.
Но часть потомков продолжают жить в Турции и в Северной Африке. Философ и писатель, Авраам бен-Яков Пэрэц — талмудист, жил в Константинополе и Салониках в начале 19 века. Авраам бен-Яков написал «Авней Шоам» (Салоники, 1848) — новеллы к Талмуду, кодексу Маймонида и к другим средневековым авторам.
Рафаэль Хаим Беньямин Пэрэц — сын Авраама Пэрэца. Он был знаменитым турецким раввинистическим автором. Жил, как и его отец в последнее время, в Салониках.
Часть третья – Польша
Одна из веток рода через Венецию и Турцию добралась до Речи Посполитой. В 1588 году часть семьи (вместе с другими выходцами из Испании и Португалии) поселилась в Польше, недалеко от города Люблина, в местечке Замосць (Замостье). Они собственно и были первыми евреями, появившимися в этом месте. В Замостье тогда по особой привилегии получили разрешение селиться только потомки испанских и португальских евреев. Среди них был и род Пэрэцов. У многих представителей рода теперь уже, в русско-польской транскрипции фамилия звучала, как Перец или Перетц. Через сто лет в первой половине 17 века из-за грянувшего экономического кризиса и дальнейших жутких погромов Хмельницкого эта община фактически прекратила свое существование. Евреи, жившие там в большинстве своем разошлись по тогдашней Польше. Хотя некоторые из них, как, например, семья Ицхака Лейба Переца продолжала жить там еще три века.
Ицхак Лейб (Лейбуш, Леон) Перец — выдающийся писатель. Он считается, наряду с Шоломом Алейхемом и Менделе Мойхер-Сфоримом, величайшим автором идишской литературы (хотя он писал не только ни идише, но и на иврите). Его называют сейчас «родоначальником еврейского модернизма». Направление, которое он развивал в литературе продолжили, каждый по-своему и Исаак Башевис Зингер, и Мартин Бубер. Ицхак Лейбуш родился в 1851 году в Замостье, Люблинской губернии Польши (кстати, здесь же, ровно через 20 лет после него, родилась неутомимая коммунистка Роза Люксембург, направившая весь свой темперамент в сторону далекую от учения отцов). Там же, в Замостье дядя Ицхака — Моше Иошуа Хешель Валь был раввином. Как пишут энциклопедисты «получив традиционное воспитание, Перец еще в отроческие годы стал наряду с Талмудом изучать без посторонней помощи средневековую еврейскую философию и каббалу, которые вскоре уступили место более современным произведениям. Он выучил польский, русский, немецкий и французский языки».
Он начал печататься в 25 лет и стал «горячим поборником жаргона». «Жаргоном» в то время светски образованная часть евреев несколько пренебрежительно называла идиш, на котором говорила и читала подавляющая масса еврейского населения Европы. Молодой Перец выступал в то время сторонником языка идиш. А под влиянием, видимо, еврейской hаскалы (просвещения) в своей программе он торжественно декларировал цель: «Просвещение народа и превращение фанатиков в образованных людей». Как пишут Брокгауз и Эфрон во многих его произведениях более позднего периода «анализируется патологическое состояние раздвоения личности и притупления сознания личного «я». Вместо гордой личности поэт видит вокруг себя «мертвый город», где люди не умирают, так как никогда не жили. Только в «отделении для сумасшедших» он находит искателей новых путей. Только тот, кого все признавали «безумным», мечтает о «временах Мессии». Но постепенно «мечтатель-романтик побеждает в Переце скептика-рационалиста, и саркастическую насмешку над устарелыми предрассудками сменила мистическая мечта о том, чтобы «синагога поднялась вверх, достигла небес; она должна стать выше, с золотой крышей и хрустальными окнами, за то, что она так унижена». И он становится «певцом хасидизма». (Интересно, в этой связи отметить, что вся его большая семья, как, впрочем, и его отец — были «митнагдим», то есть ярыми противниками хасидизма).
То, к чему Перец вначале относился с насмешкой, стало для него символом всего удивительного. «Оторванности еврейской личности от природы, противопоставляет он гармонию человека с природой, торжество личности, оживляющей своим внутренним светом окружающую природу. Он рисует экстаз величавых в своей простоте цадиков из Белы и Немирова. Мистическое ощущение мира и его мелодии в трепетных тайниках человеческой души передано Перецом с удивительной проникновенностью». Его первое собрание избранных сочинений на иврите вышло в свет в 1901 году. Следующее собрание сочинений было выпущено уже в Варшаве и в Америке. Его произведения переведены на русский, немецкий, польский, английский и многие другие европейские языки. За свою жизнь Перец неоднократно начинал заниматься коммерцией (был совладельцем пивоварни, потом мельницы, стал адвокатом и хозяином юридической конторы) и всякий раз именно тогда, когда его дело начинало расцветать, он вновь увлекался литературой, запускал бизнес и разорялся. Он не стал известным коммерсантом, но он сохранил традицию рода и «прорвался» в другом — он стал классиком еврейской литературы. Умер Ицхак Лейб Перец в Варшаве в 1915 году.
Другой Перец, точнее Перетц — Адольф, семья которого перебралась из Замостья в Калиш, Лодзевского воеводства, стал финансистом, публицистом и общественным деятелем. Он родился в 1855 году, и уже в 27 лет учредил банкирский дом в Варшаве, став известным финансистом.
Часть четвертая – Россия
Одна из семей Пэрэцов — семья Израиля Пэрэца добралась до Левартово (в том же Люблинском воеводстве), расположенном в 100 километрах от Замостья. Израиль, теперь уже — Перетц, стал известным раввином в Левартове. У него в семье и родился один из наших героев, его сын — Авраhам Перетц (или Абрам Перетц — как его далее будут именовать в России). Он родился в 1771 году в Речи Посполитой, а уже через год стал австрийским гражданином, так как эта часть Польши вошла тогда в Австро-Венгерскую империю. Авраhам получил еврейское образование в доме отца-раввина, после чего поступил в ешиву. При этом он постоянно интересовался иностранными языками и так называемыми «светскими науками». Как отмечает Еврейская энциклопедия, Авраhам обладал прекрасными и редкими способностями, не говоря уже о замечательной наследственности, и со временем из него мог бы выйти знаменитый раввин, талмудист, исследователь. Однако он выбрал иной вариант своей судьбы.
Авраhам в 16 лет женился на дочери известного ученого и мецената Иошуа Цейтлина. Биография его тестя чрезвычайно примечательна сама по себе. Иошуа Цейтлин, родившийся в Шклове в 1742 году и проживший на этом свете 80 лет, был известным талмудистом и меценатом. Он был учеником знаменитого рава Арье-Лейба, автора «Шаагат Арье». Притом, что Иошуа обладал потрясающей эрудицией во многих областях иудаизма, он отличался и уникальными деловыми способностями. После первого раздела Речи Посполитой в 1772 году Шклов вошел в состав Российской империи. Иошуа сумел завязать прочные связи с князем Потемкиным и начал сопровождать его почти во всех поездках на юг развивающейся тогда России. Вместе с ним он был активным участником строительства нового южно-российского губернского города — Херсона. Одно время его называли управляющим делами князя Потемкина. (Князь под влиянием Цейтлина, даже собирался создать специальный Израильский полк, «вооружив евреев против турок»).
В конце концов Иошуа Цейтлин стал выдающимся подрядчиком и поставщиком русского двора, и нажил огромное состояние. В 1787 году (когда большая часть Польши уже принадлежала России) он получил звание надворного советника Польского Королевского двора. Но после смерти Потемкина, он практически совершенно удалился от дел. При этом у него осталось огромное состояние. Только в одном Велижском повете ему принадлежали вотчины знаменитых дворян Мордвиновых вместе с 910 крепостными душами. (Трудно найти в Российской империи другого еврея, владевшего почти тысячью крепостных.)
Отойдя от дел, он поселился в своем имении Устье, Чириковского уезда Могилевской губернии, выстроив себе там дом, которое современники называли настоящим дворцом. На его средства там же был построен Бейт Мидраш, в котором учились талмудисты, находящиеся на полном обеспечении Цейтлина. Он вообще окружил себя учеными, раввинами, собрал огромную библиотеку, финансово поддерживал еврейских писателей и врачей. При этом «он неустанно хлопотал в пользу единоверцев».
Авраhам, женившись на его дочери Саре, приобрел и разветвленные связи своего тестя. Например, по рекомендации того же Потемкина (который в это время был фаворитом русской императрицы Екатерины Второй) Авраhам, будучи собственно еще совсем молодым человеком двадцати с чем-то лет, перебрался на жительство в столицу государства Российского — Петербург, что по тем временам для еврея было совершенно немыслимым. В результате этого он стал одним из членов крошечной группы евреев, которым было предоставлено официальное разрешение властей проживать в столице. Жена не поехала с ним и вместе с детьми осталась жить у отца. В Петербурге на первых порах он представлял финансово-коммерческие интересы своего тестя, но, будучи человеком, обладавшим «умом чрезвычайным» и «недюжинной энергией», уже через короткое время открыл собственный бизнес.
Стремительность карьеры Авраhама Перетца в Петербурге поражает воображение. Будучи «28 годов от роду», он покупает у князя Куракина дом на углу Невского и Большой Морской. Часть этого огромного дома он сдает петербургскому военному губернатору графу Палену. Кстати, именно граф Пален явился одним из главных организаторов заговора и убийства Павла Первого. Того Павла Первого, по распоряжению которого Абрам Перетц в 1801 году, к тридцати годам, уже имел звание «коммерции советника». Как раз в этом доме, на половине графа Палена и происходили тайные встречи заговорщиков, о чем сам Перетц, сдавший графу эту часть дома, понятия не имел.
После убийства Павла, взошедший на русский престол его сын, Александр I, выслал Палена из Петербурга и весь дом вновь занял Авраhам Перетц. Но он опять сдает его часть, на этот раз молодому человеку, начинающему карьеру государственного чиновника всего лишь низшего 9-ого класса (из 12-цати классов по тогдашней «табели о рангах») — то есть молодой человек был «титулярным советником». Этого перспективного чиновника зовут Михаил Сперанский. Да, да, тот самый Сперанский, которого Наполеон через 10 лет назовет «единственной светлою головою в России» и полушутя предложит Александру I обменять у него Сперанского на какое-нибудь немецкое княжество (после чего, кстати говоря, Александр I немедленно отправил Сперанского в ссылку). Тот самый будущий опальный граф Сперанский, советник и друг Александра I, который составит план радикального государственного переустройства, главными результатами которого должны были стать конституция и отмена крепостного права.
Секретарем же у Перетца в это время служит Григорий (Егор) Францевич Канкрин, сын выкреста и внук раввина Кан-Крейна, будущий знаменитый министр финансов Государства Российского. Так что мы можем смело заявить, что Авраhам Перетц обладал талантом находить нужных людей и организовывать необходимые связи. А как пишет КЕЭ «Перетц держал открытый дом, и имел большие связи в высших кругах русского общества». Его дом посещали многие известные люди того времени.
В коммерческой деятельности он преуспел чрезвычайно. Совместно с евреем, принявшим христианство и получившим титул барона, Штиглицем, он заключил с правительством контракт на поставку крымской соли, то есть стал крупным откупщиком. Как пишет современник «петербуржцы каламбурили: «где соль, там и Перетц». Авраhам Перетц построил и первый в России, так называемый «вольный эллинг» (эллингом именуется помещение для постройки или ремонта судов на берегу). Он строит в Херсоне три 32-пушечных фрегата и большой транспортный корабль, а позднее еще два — «Мария» и «Ингул». В 1810 году он получает подряд на строительство нового эллинга со всеми вспомогательными сооружениями, на котором он строит новый корабль — «Кульм». В результате Перетц становится одним из самых богатых откупщиков, кораблестроителей и банкиров России. Как отмечает Л. Гордон «финансовая реформа 1810 года во многом обязана своим успехом «наставлениям банкира Перетца». И действительно Перетц практически был теневым автором основного направления финансовой реформы Сперанского. Барон Корф написал о нем: «Это был человек, многим памятный по своим достоинствам, по своим огромным делам и потом по своим несчастьям».
Но Авраhам Перетц был известен не только своими финансовыми операциями. Энциклопедия, например, считает его одним из первых «маскилим» (деятелей еврейского просвещения — Хаскалы) в России. Перетц поддерживал связи со многими деятелями берлинской Хаскалы. Как указывает та же энциклопедия «в Петербург вместе с Перетцем приехал его бывший учитель Йеhуда Лейб бен-Ноах — Невахович (первый еврейский литератор пишущий по-русски и дед знаменитого в будущем биолога, лауреата Нобелевской премии Ильи Мечникова), выполнявший его деловые поручения; в его доме жил один из пионеров еврейского просвещения М. Сатановер (учитель старшего сына Гирша); Перетц оказывал широкую поддержку приезжавшим в столицу общинным ходатаям и фактически стал одним из лидеров нарождавшейся еврейской общины Петербурга. Когда для составления законодательства о евреях был создан Еврейский комитет, Перетц, вероятно, был одним из немногих евреев, приглашенных участвовать в его заседаниях». Скорее всего, последнее произошло благодаря связям Перетца с М. Сперанским.
И вдруг Авраhам Перетц совершает поступок, выглядящий для многих его единоверцев из ряда вон выходящим. После смерти его жены Сары Цейтлин, он принимает лютеранство и женится на немке Каролине де Сомбер. Исследователи придерживаются разных точек зрения на причины этого поступка. Краткая еврейская энциклопедия считает, что возможно одной из побудительных причин этого было то, что «Положение о евреях» совершенно «отняло у Перетца надежду на эмансипацию и на лучшее будущее единоверцев в России, и он полностью отошел от еврейских дел». Другие исследователи предполагают, что он крестился из-за любви. А некоторые русские историки, знакомые с направлениями иудаизма лишь понаслышке, даже видят здесь некие таинственные козни страшной «секты хасидов».
Мы не знаем, какими соображениями руководствовался Авраhам Перетц. Быть может самыми что ни на есть прозаическими — собственной карьерой или будущей карьерой детей в русской столице, а быть может он просто устал быть белой вороной среди русских и нести на себе груз собственной еврейской самоидентификации. Как бы мы не гадали сейчас, мы не можем ответить на этот вопрос. Он сделал то, что до него совершали в Испании многие из его рода, но делали они это обычно в гораздо более невыносимых обстоятельствах. И чаще всего при первой же возможности возвращались в иудаизм. Он поступил по-другому. Он ушел из иудаизма навсегда, уведя из него своих потомков и весь свой будущий род. Он совершил то, что совершил.
Через некоторое время фортуна отвернулась от Перетца. Он вложил огромные деньги в поставки продовольствия для русской армии во время войны с Наполеоном. Но пожар Москвы и то обстоятельство, что государственная казна задержала выплаты и не расплатилась с ним за поставки продовольствия, привело Перетца к глубочайшему коммерческому фиаско. Его дом в Петербурге был продан купцам Косиковским, дом в Николаеве был продан Морскому ведомству. Было заведено дело в полиции «О распродаже имущества Перетца для погашения его долга». Все его имущество было распродано с молотка за полтора миллиона рублей, (хотя, как указывают источники, долг казны по отношению к Перетцу составлял четыре миллиона). Несчастия следовали одно за другим. Назначенный Главным Командиром Черноморского флота и военным губернатором Николаева вице-адмирал Грейг, проверив работу Адмиралтейства, обнаружил переплату подрядчику Перетцу и в приказе по Адмиралтейству указал: «Перетцу денег задавали много лишних, а успеху в строении не было». В связи с чем, приказано было изъять у оного подрядчика 67 тысяч 337 рублей 12 копеек. Государственный деятель и поэт Державин публично назвал Перетца «плутом».
В оправдание Перетца можно привести выдержку из записки барона В. И. Штейнгеля, представленной Императору Николаю: «К крайнему изумлению, все действия министерства финансов в последние 10 лет были, можно сказать, ужасны… Естественным сего следствием была несостоятельность — и откупщики разорены в конец, особенно Злобин, оказавший многие отечеству услуги, и Перетц. В преследовании сих откупщиков и потом поставщиков провиантских были случаи, что они представляли к расчету свои на казну претензии, но министр предписывал: «с них взыскивать, а им предоставить ведаться особо». Распоряжение, имеющее характер полного насилия и несправедливости». Даже Державин, как сказано выше, назвавший Перетца «плутом», все-таки пытаясь восстановить справедливость, ходатайствовал в его пользу при разборе его дела в Сенате. Однако, это не помогло банкротству. Абрам Перетц был разорен.
Дата смерти Абрама Перетца до сих пор точно не установлена. Во всяком случае, известно, что он умер после 1833 год. Некоторые источники утверждают, что он скончался в 1834, 62 лет от роду. Стремительный взлет его звезды на русском небосклоне привел к столь стремительнейшему же ее падению. Его похоронили на лютеранском кладбище. К вере отцов он уже не имел отношения.
У Абрама Перетца было шестеро детей (разница между старшим и младшим сыном составляла 44 года), все они были крещены в разном возрасте. Самую яркую карьеру в России сделал его младший сын от второй жены — Егор Абрамович Перетц. Он родился в 1833 году, уже после банкротства и разорения отца. Он был поздним ребенком – Абраму Перетцу шел уже тогда 62ой год. Егор окончил престижный юридический факультет Петербургского университета и начал свою карьеру во «Втором отделении Собственной его императорского величества Канцелярии». Как пишут энциклопедисты «большие способности и принятие христианства открыли перед ним широкие возможности». Егор Перетц участвовал в подготовке и написании нескольких крупных государственных реформ — он даже специально был командирован в Западную Европу «для изучения судопроизводства». Он дослужился до звания действительного тайного советника (что соответствовало тогда воинскому званию «полного генерала» или адмирала) и добрался почти до самой вершины государственной власти. В разные годы своей карьеры он занимал должности статс-секретаря Государственного совета, Государственного секретаря и члена Государственного совета. Он считался сторонником реформ и либералом. Он написал знаменитый дневник, который до сих пор является для русских историков важным источником информации о внутренней политике Российской Империи 80-х годов 19 века. Мы не знаем, волновал ли его еврейский вопрос — единственное, что нам известно, так это то, что в своем прославленном «Дневнике» он описывает тогдашние дискуссии по этому вопросу в Государственном совете. Он умер за год до наступления нового века, в 1899 году, в Петербурге.
Еще один сын Абрама Перетца, Александр, родившийся от Сары Цейтлиной в 1812 году во время нашествия Наполеона, стал горным инженером, дослужился до звания начальника штаба Корпуса Горных Инженеров и как пишет энциклопедия «сыграл видную роль в промышленном развитии Урала». Александр умер в 1872 году. Его брат, Николай, стал директором Технологического института.
Дочь Перетца от первого брака, Мария (1817-1887), вышла замуж за обрусевшего немца, став женой сенатора барона Александра Гревеница. Их дочь, Софья, вышла замуж за своего дядю Егора Абрамовича Перетца.
Наиболее неоднозначна судьба старшего сына Абрама Перетца — Гирша. Гирш, впоследствии Григорий, родился в 1788 году в Дубровке, Могилевской губернии. Воспитывался он у деда, того самого знаменитого Иошуа Цейтлина, о котором мы рассказывали выше, в его имении Устье, среди талмудистов, учеников ешив и писателей. В 1803 году, когда ему было 15 лет, отец забрал его к себе в Петербург. Неизвестно кем стал бы Гирш, продолжая жить у своего знаменитого деда, но зато нам хорошо известна судьба Григория, продолжившего свое обучение у отца в Петербурге. Отец приставляет к нему домашнего учителя, знаменитого Менделя Сатановера, знатока и любителя Канта, друга философа Мендельсона и одного из пионеров еврейской Хаскалы.
Столица Государства Российского — Петербург произвела на 15-летнего юношу сильное впечатление. Его записывают на службу в канцелярию Государственного Казначея. Он получает чин «титулярного советника». Через шесть лет он уже служит в «Экспедиции о государственных доходах», потом в Канцелярии князя Куракина (дом которого купил его отец), а потом и в канцелярии Петербургского военного генерал-губернатора, знаменитого героя войны 1812 года, графа Михаила Милорадовича. Гирш очень хотел приобщиться к окружающему его обществу. Он посещает модные лекции в Педагогическом институте, балы, великосветские компании столицы. Но в 1811 году в ответ на его просьбу о вступлении в элитарную и престижную тогда масонскую ложу ему было отказано на том основании, что «христианская ориентация масонства исключает допуск в него евреев». В 25 лет вместе с отцом он принимает решение крестится. Что стояло за этим поступком? Быть может то же желание войти и преуспеть в окружающем его христианском обществе, что и у родственников его предков — марранов, ведь далеко не все они были крещены насильно. Кстати именно те, кто были насильно крещены, чаще всего, возвращались к вере отцов.
Крестившись, теперь уже не Гирш, а Григорий Перетц, видимо, получил пропуск в модную тогда масонскую ложу, да, впрочем, наверное, и не только в нее одну. У Милорадовича, у которого он служит, он знакомится с Федором Глинкой, боевым офицером, гвардии полковником, поэтом, будущим автором знаменитых романсов «Тройка» и «Не слышно шума городского…», а главное, активным членом «Союза спасения» и одним из руководителей «Союза благоденствия». Как пишет Феликс Кандель в своей «Книги времен и событий»: «по рекомендации Федора Глинки он был принят в тайный кружок, куда его привели «несправедливости и ошибки правительства». «Намерения мои клонились единственно к общему благу… — сообщит он впоследствии следователю после своего ареста. — Корысти и честолюбия не было. Именно говорил я однажды с Глинкой, что на случай успеха не искать ничего, а, напротив, оставаться в том же положении, в каком тогдашние обстоятельства кого застанут».
Григорий Перетц так проникся идеями, витавшими в это время в воздухе российской столицы, что стал единственным крещеным евреем (некрещеных туда, скорее всего, и не взяли бы) примкнувшим к обществу декабристов. Кстати, именно по предложению Григория Перетца паролем тайного общество стало слово «херут» («свобода» в переводе с иврита). Григорий столь активно включился в это движение, что предлагал даже основать еще одно, независимое от Союза Благоденствия, тайное общество. Он развил такую деятельность, что ему удалось пополнить ряды заговорщиков, приведя в тайный кружок новых членов — офицеров Сенявина, Дробушу, Данченко, генерала Искрицкого и служившего в министерстве Устиновича. По его утверждениям «все единогласно порицали меры правительства». Его цель, как он сам показывал позже на дознании, было «распространение всеобщего неудовольствия, делая гласным несправедливость и ошибки правительства», но при этом, по его словам, «о республиканском правлении для России при мне речи никогда не было; я всегда б считал сие величайшим сумасбродством».
При этом именно Григорий Перетц, как считают многие исследователи, обращал внимание декабристов на еврейский вопрос в будущем идеальном благоустройстве общества. Надо заметить, что, видимо, взгляды Перетца и «наиболее просвещенной части русского общества», которую в этот момент представляли декабристы, по этому вопросу несколько расходились. В принципе, конечно же, декабристы, занятые «спасением отечества» наряду с другими вопросами собирались решить как-то и еврейский вопрос. Как указывает Ф. Кандель: «…декабрист Спиридов предложил, чтобы евреи, как и прочие нехристиане, не пользовались гражданскими правами в будущем преобразованном обществе, а Никита Муравьев в первой редакции своей «Конституции» писал: «Евреи могут пользоваться правами граждан в местах, ныне ими заселенных, но свобода им селиться в других местах будет зависеть от особых постановлений Верховного Народного Веча». Нам кажется, что стоит коснуться этого вопроса чуть подробнее и привести пространную цитату из проекта программы «Южного общества», которое возглавлял знаменитый Павел Пестель. Вот что писал Пестель в 14-м параграфе 2-й главы своей «Русской правды», озаглавленном «Народ еврейский»:
«Евреи собственную свою веру имеют, которая их уверяет, что они предопределены все прочие народы покорить и ими обладать; а тем самым она их отделяет от всех прочих народов, заставляет их все прочие народы, так сказать, презирать и всякое смешение с каким бы то ни было другим народом совершенно запрещает и невозможным делает.
Ожидая Мессию, считают себя евреи временными обывателями края, где находятся, и потому никак не хотят земледелием заниматься, ремесленников даже отчасти презирают и большей частью одною торговлею занимаются. По причине же большого их числа не может честная торговля всем доставлять достаточное пропитание, и потому нет тех обманов и фальшивых действий, коих бы они себе не позволяли, в чём им рабины ещё более способствуют, говоря, что обмануть христианина не есть преступление, и, основывая на своём Законе право, фальшивые даже давать присяги, если только может то быть еврею полезно.
Дружная связь между ими то последствие имеет, что коль скоро они в какое-нибудь место допущены, то неминуемо сделаются монополистами и всех прочих вытеснят. Сие ясно видеть можем в тех губерниях, где жительство своё они имеют. Вся торговля там в их руках, и мало там крестьян, которые бы посредством долгов не в их власти состояли, от чего и разоряют они ужасным образом край, где жительствуют.
…Прежнее правительство даровало им много отличных прав и преимуществ, усиливающих зло, которое они делают… Принимая все сии обстоятельства в полное соображение, ясным образом усмотреть можно, что евреи составляют в государстве, так сказать, своё особенное, совсем отдельное государство и притом ныне в России пользуются большими правами, нежели сами христиане.
Ежели Россия не выгоняет евреев, то тем более не должны они ставить себя в неприязненное отношение к христианам. Российское правительство хотя и оказывает всякому человеку защиту и милость, но, однако же, прежде всего помышлять обязано о том, чтобы никто не мог противиться государственному порядку, частному и общественному благоденствию».
Таким представлял себе декабрист Пестель «еврейское племя». После победы восстания он предполагал «ученейших рабинов и умнейших евреев созвать, выслушать их представления» и каким-то образом все-таки решить этот пресловутый «еврейский вопрос», видимо, надеясь на то, что евреи-таки прислушаются к голосу разума, перестанут быть столь ужасными и станут достойными гражданами нового государства. Интересно, что у него был и еще один, так сказать «запасной» вариант решения этой проблемы, предложенный ему, как считают некоторые исследователи, именно Григорием Перетцем. Впрочем, предоставим слово самому Пестелю:
«Второй способ зависит от особенных обстоятельств и особенного хода внешних дел и состоит в содействии евреям к учреждению особенного отдельного государства, в какой-либо части Малой Азии. Для сего нужно назначить сборный пункт для еврейского народа и дать несколько войска им в подкрепление. Ежели все русские и польские евреи соберутся на одно место, то их будет свыше двух миллионов. Таковому числу людей, ищущих отечество, нетрудно будет преодолеть все препоны, какия турки могут им противупоставить, и, пройдя всю Европейскую Турцию, перейти в Азиатскую и там, заняв достаточные места и земли, устроить особенное еврейское государство. Но так как сие исполинское предприятие требует особенных обстоятельств и истинно гениальной предприимчивости, то и не может быть оно поставлено в непременную обязанность Временному Верховному Правлению, и здесь упоминается только для того об нём, чтобы намёки представить на всё то, что можно бы было сделать».
Как указывает историк С. Сватиков: «Перетц говорил неоднократно Ф. Глинке о необходимости основать общество для освобождения евреев… Подобной же мыслью задавался отец Перетца, Абрам Перетц, но для этого, по их мнению, было необходимо учредить общество капиталистов и заручиться содействием ученых людей». Ф. Кандель в своей книге приводит показания данные Глинкой на допросе — «Перетц очень много напевал о необходимости общества к высвобождению евреев, рассеянных по России и даже Европе, и к поселению их где-нибудь в Крыму или даже на Востоке в виде отдельного народа… Тут он распелся о том, как евреев собирать, с какими триумфами их вести и проч., и проч.» Как же реагировал на эти предложения знаменитый Федор Глинка? Тот Федор Глинка, которого Пушкин назвал «великодушным гражданином», Я. Толстой «защитником страждущих, ревнителем правды чистой», а А. Тургенев «неутомимым в добре»? В своих мемуарах Глинка пишет, что когда он услышал от Перетца о мечте его отца (несмотря на всё принятое им христианство) собрать всё еврейство в новом государстве, он вскричал: «Да, видно, вы хотите придвинуть преставление света? Говорят, что в Писании сказано (тогда я почти не знал ещё Писания), что когда жиды выйдут на свободу, то свет кончится!».
А далее, далее было вот что — Перетц, видимо, постепенно остыл или разочаровался в декабристах. Как пишет Ф. Кандель: «Григорий Перетц состоял в тайном кружке до 1822 года, а затем женился и отошел от заговорщиков. «У вас в голове любовь, а не дело», — выговаривал ему Глинка. 14 декабря 1825 года, в день восстания, он услышал на улице, как один из офицеров уговаривал солдат пойти на Сенатскую площадь и не присягать Николаю. Вместо Сенатской площади Перетц пошел домой и после подавления восстания был уверен, что его арестуют. Он даже хотел бежать за границу, просил Искрицкого не называть его имени в случае ареста, но тот, в конце концов, сообщил на допросе: «Я был принят в общество… титулярным советником Григорием Перетцом». Перетца арестовали в феврале 1826 года с указанием — «содержать строго». Он сразу же во всем сознался и даже просил следователей применить к нему пытку — «для убеждения в истинности моих показаний».
Впрочем, справедливости ради, надо заметить, что не один Григорий Перетц вел себя подобным образом на допросах. Более того, не много нашлось декабристов из 289 обвиненных (кроме достаточно случайно попавшего во всю эту историю Лунина, а также Якушкина, Борисова и нескольких других), которые бы не выдали всех своих товарищей. «Я никем не был принят в число членов тайного общества, но сам присоединился к оному, — отвечал следователям Лунин. — Открыть имена их (членов общества) почитаю противным моей совести, ибо должен бы был обнаружить братьев и друзей». Подавляющее же большинство декабристов так не считало, они писали подробные признания, покаянные письма, некоторые молили о прощении. Пытки, несмотря на усердные просьбы Перетца, насколько мы знаем, ни к кому из них не применялись, друзей своих они называли по собственной воле.
По этому поводу позднейшие историки выдвинули не одно объяснение, в частности, и такие экзотическое, как «некоторые из бывших заговорщиков руководствовались кодексом дворянской чести, предписывавшим быть откровенными с государем» (хотя, как мы видим, на примере Лунина эту самую дворянскую честь все понимали по разному, да и не каждый из них был удостоен допросом у самого государя-императора); другие «желали обратить внимание властей на необходимость решения проблем в обществе, назвав как можно большее количество участников». Так что Григорий Перетц в своем рвении не был одинок. При этом именно к нему, как пишет Ф. Кандель «Власти проявили … повышенный интерес, явно не соответствовавший его скромной роли в том деле. Многие члены тайного кружка, отошедшие вместе с Перетцом от заговорщиков, вообще не понесли наказания. Федору Глинке царь сказал: «Ты чист, ты чист», и его выслали в Петрозаводск для продолжения службы «по гражданской части». Генерала Искрицкого перевели офицером в армейский полк, и только Перетцу определили более строгое наказание, чем его бывшим товарищам — единомышленникам: пожизненную ссылку. Приговор гласил: «Продержав еще два месяца в крепости, отослать на жительство в Пермь, где местной полиции иметь за ним бдительный тайный надзор и ежемесячно доносить о поведении».
Всего в Петропавловской крепости Григорий провел полгода. Пермь ему грозила пожизненно. Мнения исследователей по поводу такого сурового приговора расходятся. Некоторые считают, что роль Перетца в восстании была намеренно преувеличена (ведь он отошел от декабристов еще за три года до восстания), некоторые, как Ф. Кандель предполагают, что «быть может, мстили неблагодарному выкресту, который получил все права, был допущен в высшее общество и, тем не менее, стал заговорщиком и критиковал существовавшие порядки?..» Но как бы то ни было, приговор был вынесен — Перетца сослали, как пишет Ф. Кандель, «в Пермь, оттуда еще дальше, в маленький городок Устьсысольск, в самую глухомань, где он и прожил четырнадцать лет с женой и маленькими сыновьями. Там умерла его жена, там он познал бедность, голод и холод, одевался в обноски, — там же он и заболел эпилепсией». Только в 1840 году он получил разрешение на переезд в Вологду, а в 1845 — в Одессу. Через год (и по прошествии 16 лет со смерти первой жены) он женится на Елизавете Антоновой. Там же в Одессе, в последние годы жизни ему повезло — он сумел заняться коммерцией и поправить свое материальное положение: как и его отец, он, став посредником, начал торговать солью. В Одессе у него родился еще один сын, которого он крестил, как и предыдущих. Умер Григорий Перетц в 1855 году в возрасте 67 лет.
Об одном из сыновей Григория Перетца, Николае, известно немного. Мы знаем лишь, что он был преподавателем. Зато уже его сын Владимир, родившийся в 1870 году, стал одним из самых известных исследователей древнерусской литературы. Он стал академиком Петербургской (в 1914 году) и Украинской (в 1919) Академий Наук. Кроме своего знаменитого исследования «Слова о полку Игореве», он создал ряд работ, не всегда почему-то упоминаемых в русском литературоведении. Он опубликовал в свое время интереснейшую работу о жидовствующих и о влиянии средневековой еврейской литературы на русскую. В частности, он занимался исследованиями «Мегилат Рут» (где, как мы писали выше указывается: «…и вот летопись дома Пэрэца»). А публикуя, например, материалы к истории апокрифов, он даже дал параллельно славянские и еврейские тексты.
Видимо, все-таки воспоминания о еврейских предках, хоть опосредованно, но волновали Владимира Николаевича. Вместе со своим родным братом Львом он написал и издал в 1926 году книгу о своем деде с непривычным для русского ухо названием «Декабрист Григорий Абрамович Перетц». В 30-е годы он, как и многие талантливые литературоведы, подвергся репрессиям, был исключен из Академии наук и приговорен к ссылке. Кстати, как пишет Я. С. Лурье в своей книге «История одной жизни», характеризуя порядочность, свойственную Владимиру Перетцу — «В прошлом член Союза Русского народа, (знаменитой черносотенной организации) Н. С. Державин стал после революции ректором Университета, главой группы «левой профессуры», а впоследствии — и членом партии. Рассказывали, что, когда Державин уволил из университета аспирантку кафедры русской литературы Никольскую на том основании, что ее отец был видным монархистом, руководитель Никольской, В. Н. Перетц, послал ректору краткую записку: «Дорогой Николай Севастьянович, какая-то сволочь уволила из Университета Никольскую, дочь Вашего товарища по Союзу Русского народа. Надеюсь, что Вы ей поможете…». Никольская была восстановлена».
Вообще Владимир Перетц был человеком, твердо отстаивающим свои взгляды, несмотря на то, что они во многом шли в разрез с современным ему научным и советским «mainstream». Как пишет в своих мемуарах Н. В. Измайлов, «Владимир Николаевич Перетц решительно уклонился от кратковременного хотя бы директорства. И причина этого понятна: В. Н. Перетц — единственный …считал возможным научное исследование русской литературы лишь до Кантемира (кончая Петровской эпохой). Далее, по его мнению, научное исследование уступало место субъективистской и импрессионистической критике, и наука о литературе XVIII–XIX веков была невозможна. Стоящим за пределами науки он считал и пушкиноведение и поэтому крайне скептически относился к трудам Н. А. Котляревского, Б. Л. Модзалевского и других, а к Пушкинскому Дому в целом — не только скептически, но прямо враждебно, как к бесполезной и легкой забаве, напрасной трате средств и сил».
11 апреля 1934 году он был арестован ОГПУ по так называемому «делу славистов». Как пишут М.Робинсон и Д. Петровский «о том, что «дело славистов» не очень клеилось, говорит тот факт, что в «отдельное производство» были выделены дела шести академиков, квалифицированных следователями ОГПУ как «политический центр» Русской национальной партии (РНП): М. С. Грушевский, М. Н. Сперанский, Н. С. Курнаков, В. И. Вернадский, Н. С. Державин и В. Н. Перетц. Но только Сперанский и Перетц были арестованы. Следует отметить, что арестованы оба академика были уже после того, как все основные участники якобы возглавлявшегося ими «заговора» оказались осуждены». При этом их обоих, конечно же исключили из Академии и лишили звания академиков. Вот справка из так называемой «Особой папки»: «Принять предложение ОГПУ об исключении обвиняемых по делу контрреволюционной фашистской организации академиков Сперанского и Перетца из состава Академии Наук СССР и о высылке их на три года». Умер Владимир Перетц в 1935 году, в ссылке, в Саратове.
О другом сыне Григория Перетца, названным, как это принято у христиан, в честь собственного отца тоже Григорием, в отличие от Николая, известно гораздо более. Историку О. Абакумову удалось восстановить его послужной список. Григорий Григорьевич Перетц родился в 1823 году в Петербурге (как раз через год после того, как его отец отошел от своей «декабристской» деятельности). В 1840 году он закончил гимназию и поступил в Петербургский университет (в то время отец его давно уже прибывал в ссылке). С третьего курса он оставил университет и поступил на службу в Комиссариатский департамент Военного министерства, но без выплаты жалования. Это значит «числился на службе». Через четыре года он выходит в отставку и устраивается учителем «русского языка и словесности в Главном инженерном училище». Затем — преподает в Строительном училище, работает в редакции газеты «Северная почта».
И вдруг крутой поворот, казалось бы, уже окончательно несостоявшейся карьеры. С 11 января 1869 года Перетц становится чиновником особых поручений при Министерстве внутренних дел, а с 1872 года значится уже чиновником для особых поручений III жандармского отделения (тогдашней тайной полицией)! И пребывает в этой должности энное количество лет. Чтобы разобраться в странном и неожиданном повороте этой карьеры, следует внимательно приглядеться к самой личности Григория Перетца. Как указывает тот же Абакумов — «в молодые годы Перетц снискал репутацию «убежденного западника и ревностного поклонника Белинского, и Герцена». Знаменитый адвокат А. Ф. Кони вспоминает о Григории, как о наставнике своего брата — «[он] приносил с собой «Колокол» и «Полярную звезду», проповедуя нам, необходимость ниспровергнуть государственный строй и утопить в крови существующий порядок…, декламировал нам революционные стихи и песенки, некоторые из которых мы с его слов и заучили». В 1860-х годах Перетц становится членом кружка Д. В. Стасова. Как пишет историк «именно там родилась идея подать царю адрес о помиловании арестованных во время студенческих беспорядков. Попытка ее реализации привела к аресту и заключению Стасова в III отделение».
Видимо, в это же время, делает вывод О. Абакумов «в поле зрения политической полиции попал и Перетц». Во всяком случае, наверняка мы знаем одно — в 1862 году Григорий едет на Всемирную лондонскую выставку с определенным заданием, (по свидетельству тогдашнего министра внутренних дел П. А. Валуева) «сблизиться» со знаменитыми лондонскими изгнанниками и диссидентами Герценом и Огаревым. М. И. Перпер приводит выдержки из переписки российского посольства в Лондоне с ведомством тайной полиции. В одном из писем о Перетце говорится как о человеке «добровольно вызвавшемся служить отечеству», в другом — отмечается, что посольство старается Перетца «привязать и компрометировать расписками в получении денег». Скорее всего, как утверждает Абакумов, это действительно «была его первая шпионская акция по близкому надзору за А. И. Герценом и Н. П. Огаревым».
И Перетц провел ее на славу. Ему удалось несколько раз побывать в доме Герцена, составить список его постоянных гостей, привести ему статьи для «Колокола» и произвести на Герцена приятное впечатление. Герцен запишет потом о нем: «Он, кажется, очень хороший и образованный человек». Перетцу также удалось выяснить и доложить в третье отделение обо всех способах нелегальной доставки крамольного и запрещенного «Колокола» в Россию. «Все это позволило руководству III отделения, — как пишет историк, — во всеподданнейшем отчете за 1862 г. констатировать: «Осторожность требовала учредить в Лондоне самое близкое секретное наблюдение как за политическими выходцами, так и за их посетителями. Принятые по сему предмету меры, имели полный успех. Одному, отправленному отсюда с этой целью лицу, удалось приобрести доверие Герцена и Бакунина, которые через несколько времени, видя в нем полезного соучастника в деле революции, объяснили ему задуманную ими программу». По возвращению из Лондона для Перетца на таможне был устроен специальный публичный обыск (чтобы не «засветить» агента) и изъятие у него бумаг. Именно эти бумаги, как пишет далее Абакумов, послужили поводом к многочисленным арестам и были использованы в качестве вещественных доказательств на знаменитом «Процессе 32-х». А главное, что после некоторых подозрений в предательстве, революционеры решили все-таки, что «Перетц, — по словам Герцена, — чист».
Итак, что это было — сознательный шпионаж «против врагов отечества», или просто Перетц, пойманный жандармским управлением за излишнюю свободолюбивую болтовню и памятуя судьбу своего несчастного отца, испугался и стал провокатором? История об этом умалчивает. Однако мы знаем, что редко какой провокатор дослуживался до звания «чиновника для особых поручений при Министерстве внутренних дел». Историк М. К. Лемке называет Г. Г. Перетца «агентом-осведомителем». С. А. Рейсер — «предателем», добавляя при этом, что «биография его остается до сих пор не очень ясной. Разные ее стороны не сведены и даже не идентифицированы». Возможно, что Перец был и тем, и другим, и третьим. Как считает О. Абакумов «Г. Г. Перетц был одним из первых агентов политической полиции, внедренных, в ряды радикальной оппозиции. Его деятельность сводилась не только к поверхностному сбору информации, но и к активной работе в наблюдаемой среде. Появление таких секретных агентов знаменовало начало нового этапа развития политического сыска». При этом тот же исследователь, видимо, учитывая именно этот аспект карьеры Григория, сомневается в его искренности, когда тот отсылает прошение Александру Второму о «смягчении участи 70-летнего старца, отца моего: «Не сыну судить отца своего! Не знаю даже вины его…». Но кем бы он ни был и какую бы роль ни сыграл в русском революционном движении, у нас нет абсолютно никаких поводов подозревать его в нелюбви к собственному отцу. Умер Григорий Григорьевич Перетц в 1883 году, на 28 лет пережив своего отца-декабриста.
Вообще история этого некогда еврейского рода имеет невеселое продолжение. Еще один сын декабриста выкреста Григория Перетца, Петр, стал известным на всю Одессу вором-домушником, совершал многочисленные иностранные «гастроли», неизменно возвращаясь из них с награбленным «барахлом». Как пишут В. Р. Файтельберг-Бланк и В. Шестаченко в своей книге «Бандитская Одесса» — «в 1852 году в одесскую тюрьму попадает 35-летний Петр Перетц, вор-домушник, уголовный авторитет. Он был сыном единственного еврея-декабриста Григория Перетца. Петр, человек большой физической силы, избивал не понравившихся ему арестантов, ломал мебель, устроил пожар и ранил охранника. Его слово было в тюрьме законом». Его застрелили при попытке к бегству в 1859 году, через четыре года после смерти отца.
Так печально закончилась история одной из веток этого еврейского рода. Потомки мудрецов и марранов, «разрывающих завесу бытия» и сожженных за веру своих отцов, превратились в одесских мошенников, ломающих мебель и разрывающих лишь чужие кошельки да собственные наручники.
Часть шестая – Марокко
Пожалуй, самая большая ветвь рода Пэрэцов из Андалузии, эмигрировав из Испании, оказалась в Марокко. Не пытаясь даже слиться с местными евреями (да и те не горели особым желанием принять в свои объятия новоприбывших — слишком велика была разница в культуре и менталитете между ними), Пэрэцы, сложившись, выкупили у короля Марокко большой участок земли. Он находился южнее Атласских гор в долине Дадэс, как раз там, где жили берберы. Они построили на нем два населенных пункта — Дадэс, возле крепости с одноименным названием и около почти легендарной казбы Тэлуит, находящейся высоко в горах. Тэлуит вообще стал центром этой области, постепенно густо заселенной евреями. Пэрэцы были правящим кланом всего региона до 1672 года, до того, как на престол Марокко взошел Исмаил Ибн Шариф. В этих населенных пунктах они жили чрезвычайно компактно — выезжая из них в основном только в связи с коммерческими делами или переезжая в другие города и страны для того, чтобы стать там раввинами. Браки они заключали, в подавляющем своем большинстве, межродственные.
Среди знаменитых представителей рода Пэрэцев — раввин Шломо (Соломон) Пэрэц, автор комментариев к книге Зоhар. Его семья, бежавшая в Марокко, была одной из богатейших семей Кастилии. Из Марокко он переселился в Тунис. Его сын переехал из Туниса в Италию.
Его внук, Юда Арье Леон Пэрэц — знаменитейший проповедник и раввин, живший в 18 веке. Юда Арье Леон добрался до Греции и там женился на внучке известного талмудиста Михаэля Коэна из Салоник. Жизнь его была полна приключений: он попал в кораблекрушение, был в плену в Неаполе, жил в общинах Леггорна, Венеции, где стал главным проповедником ашкеназской общины, сменив на этом посту своего родственника — Исаака Каваллеро. (Кстати, проницательный читатель, наверное, обратит внимание насколько относительно это деление на ашкеназов и сефардов). Юда Арье Леон жил в Праге, Колине, Амстердаме. Он написал многочисленные труды, посвященные фундаментальным принципам иудаизма.
Из Марокко были и известные раввины — рав Месод Пэрэц из Сафи и рав Иhуда Пэрэц из Дадеса.
Аарон бен-Авраам Пэрэц из Феса в Марокко, талмудист и раввин, поселяется на острове Джерба. На том самом острове, где в 1560 году знаменитый Тургут Реис воздвиг страшную башню Бордж-эль-Рус из черепов пяти тысяч испанцев, попавших в плен во время битвы за остров. Аарон бен-Авраам жил на этом острове, куда когда-то приплыли потомки колена Звулона, а потом и коhэны из Марокко. Он бродил по лабиринтам узких улочек в Старом городе и молился в той самой древней синагоге Гриба, построенной евреями 27 столетий назад — в 584 году до нашей эры, через четыре года после падения Иерусалима от рук Навуходоносора, и в которой до сих пор хранятся древнейшие списки Торы. Аарон бен-Авраам написал на Джербе «Бигдей Аарон», мистический комментарий к Торе с толкованием отрывков из Книги Пророков, а также «Мишхат Аарон» и комментарий к Талмуду. Он умер после 1761 года.
На данный момент около 20 тысяч потомков ветви Пэрэцев из Марокко и Турции, носящих ту же фамилию, проживают в Израиле. Среди них, в частности, раввин и министр, один из основателей партии Шас — Ицхак Хаим Пэрэц, родившийся в Касабланке, члены Кнессета Ицхак Пэрэц (недавно скончавшийся) и Яир Пэрэц, а также Амир (Арманд) Пэрэц, сын главы еврейской общины Божада в Марокко, капитан запаса ЦАХАЛа, бывший профсоюзный босс, глава партии Авода (Рабочей партии) и бывший министр обороны Израиля (в 2006 году).
Часть седьмая – Заключение
Представители этого рода, как марраны, которым удалось спастись от преследований Инквизиции, так и не поменявшие свою веру евреи, которых изгнали из Испании, добрались до берегов Латинской Америки, Африки, Турции, Западной и Восточной Европы. Если же мы проанализируем многие судьбы членов рода Пэрэцов, живущих на данный момент на пяти континентах, которые так и не отказались от веры предков и не отошли от основной линии рода или его доминанты, то мы обнаружим достаточно жесткую закономерность. Это выявленная закономерность заключается в том, что на протяжении последних, как минимум, шестисот лет ни судьбы людей этого рода, ни сферы деятельности, которыми они занимаются, ни их социальное поведение, ни основные черты их характеров и стремлений не претерпели существенных изменений. Достаточно четко прослеживается панотип этого рода, видимо, стойко передающийся потомкам на протяжении не менее трех тысяч лет. Фактические свидетельства из ТАНАХа совпадают с известными нам данными о поведении, общественном положении, склонностях и намерениях членов этого рода, зафиксированными в гораздо более позднее время, вплоть до современности. Большинство из ныне живущих потомков и продолжателей рода скорее неосознанно, чем осознанно продолжают выполнять основные задачи или функции этого рода.
Мы уделили большое внимание описанию исторического контекста существования рода Пэрэцев для того, чтобы на фоне событий разных стран и эпох подчеркнуть неизменность поведения представителей этого рода. Анализ всех этих данных дает нам возможность резюмировать судьбы и деятельность представителей этой разветвленной семьи и приводит нас к следующим выводам.
В Танахическом Израиле мы наблюдаем правящий клан Пэрэцев, харизматических в традиционном смысле царей Израиля, организующих этот народ, приведших его к политическому, экономическому и духовному процветанию.
В Испании и Латинской Америке клан Пэрэцев становится одним из наиболее могущественных в экономическом плане семей королевства, а впоследствии и колоний. При этом они обладают достаточной мерой адаптивности и выживаемости — они сосуществуют и с маврами, и с вестготами, и с христианскими правителями полуострова, и с индейцами Южной Америки. Обладая огромной властью, представители этого рода и их потомки не теряют своей социальной ориентации – от стараний, направленных на облегчение судьбы своего народа, до заботы об униженных колониальным режимом других народах; эта почти мессианская задача прослеживаются в судьбах разных представителей данного клана.
В Польше и Российской империи Пэрэцы выступают все в тех же «ролях». Экономический гений Абрама Перетца в России и Альфреда Перетца в Польше сочетаются с мессианскими планами по переселению евреев в Эрец Исраэль и революционной деятельностью по облегчению жизни российской. Расцвет литературного идиша в творчестве Исаака Лейба Переца сочетается с деятельностью по развитию русской словесности Владимира Перетца.
В Марокко влиятельный испанский клан, начавший новую жизнь «с нуля» не растворился и в новой среде обитания. Они возглавляли общины, были экономическими и духовными лидерами местного еврейства. Они пронесли это качество через века, и, вернувшись в Израиль, не утеряли его. Пожалуй, нет другого еврейского клана, который за столь короткую историю государства Израиль, дал бы такое количество министров и политиков социальной направленности.
Израильский исследователь Давид Пэрэц справедливо отмечает, что этому роду во все исторические эпохи были свойственны такие качества, как стремление к власти, сильное желание достичь чего-либо в жизни, стать лучшим, а также самостоятельность, независимость и практичность. Мы можем добавить, что у Пэрэцев тонкое балансирование между конъюнктурой и долгом уживаются с обостренным чувством справедливости.
И действительно, вглядываясь в судьбы и характеры представителей разных веток этого многочисленного рода, живущих в последние пять столетий в окружении разных культур и народов, вне зависимости от их родственной и, естественно, географической отдаленности между собой, мы можем констатировать, что панотип метаклана рода не претерпел за это время существенных изменений. Интересно, кстати и то, что Пэрэцы практически всегда (кроме некоторых исключительных случаев) выбирали для самореализации не более четырех сфер деятельности. В них входили и входят прежде всего:
- финансы или коммерция (финансисты, знаменитые бизнесмены, банкиры),
- общественная деятельность (руководители или главы общин, высокие государственные чиновники), а также
- исследовательская и литературная деятельность (известные раввины-теологи, исследователи и в частности, писатели с ярко выраженными философскими и социальными взглядами).
Итак, как мы видим, члены этой знаменитой семьи, упорно добиваются поставленных перед собой целей, вне зависимости от исторической ситуации в которой они существуют. Как сказано у Кушнера — «Времена не выбирают, в них живут и умирают. Каждый век, он век железный…». Даже став марранами, в подавляющем своем большинстве при первой же возможности они снова возвращались в иудаизм. Более пристально анализируя их биографии, можно заметить, что некое стремление вырваться из существующих вокруг них рамок, прорваться (лифроц) за границы возможного или, казалось бы, предначертанного, осталось навсегда доминантной чертой или предназначением представителей этого рода.